Священномученик Платон Ревельский –
«пастырь добрый, полагающий за овцы душу свою»
Одной из важнейших особенностей мученического подвига в ХХ веке и даже более – его восприятия современниками и потомками, является секуляризация сознания, которая проникла в том числе и в Церковь. Вместо того, чтобы полностью положиться на волю Божию и дать возможность Святому Духу Самому говорить устами верных, по слову Евангелия: Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас, деятели Церкви пытались во что бы то ни стало спасти Церковь своими силами, забывая завет Христов: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. Также и мы, изучая мученический подвиг, думая о его смысле, пытаемся подгонять его под жесткие критерии и только в случае его соответствия даем ему мученическую характеристику. Не всегда это возможно, особенно если речь идет об эпохе гражданской войны в бывшей Российской империи, так как здесь убийство мученика чаще всего происходило без суда и следствия, свидетелей гибели оказывалось слишком мало, а их показания – слишком противоречивыми.
Результатом данной проблемы является жанровый кризис агиографии. Даже первые попытки писать жития новомучеников, когда еще не была разработана система критериев соответствия мученическому венцу, показали стирание грани между собственно церковным житием и биографическим описанием. Поскольку секуляризация сознания в век сциентизма сделала конечным судьей человеческий разум, опирающийся на научную картину мира, элементы научности присутствуют в любом биографическом исследовании, и поэтому человек, собирающийся писать житие, создает нечто похожее скорее на биографический очерк. И, напротив, поскольку церковное сознание сопротивляется тотальному сциентизму, любой церковный научный биографический очерк оказывается похож на церковное житие. Сближение этих двух жанров в церковном мире неизбежно, мы можем его только констатировать, но не ускорить и не предотвратить, и остается выявить главный критерий, который делает биографию житием.
Жанр жития, в отличие от научной биографии, предполагает не только даже присутствие, но акцент на аксиологии страдания, которое определяет восприятие всего жития во всех его биографических, бытовых, смысловых деталях. Агиографический подход предполагает, что жизнь мученика распадается на два этапа – приготовление к мученическому подвигу и реализация самого подвига. Если с самим подвигом все более или менее ясно, прежде всего, светскому специалисту, исходящему из принципов историзма, объективности и логической последовательности, для которого мученический подвиг – не больше чем один из элементов биографии, то не вполне понятно с приготовлением к мученичеству. Нельзя предполагать, что мученик заранее, в течение всей жизни знал, какой конец его ждет, а секулярное сознание не предполагает, что судьба человека так или иначе определена или известна Богу или кому-либо еще. Главная особенность агиографического жанра заключается как раз в том, чтобы рассматривать всю жизнь человека через призму его подвига. Новомученик может рассматриваться, таким образом, как потенциальная жертва или как человек, в котором в течение жизни растет готовность этой жертвой стать. В самом деле, мученичество – это не только личное самопожертвование, но и стечение обстоятельств, которое сделало возможным или даже необходимым для мученика пожертвовать собой. Более того, далеко не всегда жертва совершается добровольно, тем более что тот или иной человек старается избежать гибели и готов ради этого пойти в том числе на моральные проступки. Готовность пойти на подвиг едва ли рождается одномоментно, она вызревает потенциально в течение жизни. Таким образом, рассмотрение подвига и предшествующего жизненного пути в отрыве друг от друга невозможно, а когда это оказывается необходимым, ущербно.
Путь к жертвенному служению священномученика Платона начался тогда, когда он получал духовное образование. К моменту поступления в Рижское духовное училище семья Павла Петровича Кульбуша, родившегося недалеко от города Пярну, уже переехала в деревню Аруссааре. Семья была бедной, и Павлу нужно было прилежанием пробивать себе дорогу. Из 18 выпускников Рижской духовной семинарии Павел Кульбуш оказался лучшим с отличными оценками по всем предметам, кроме церковного пения, и ему оказалась открыта дорога в столичную академию. Вступительные экзамены в Петербургскую духовную академию Павел Кульбуш сдал хорошо и рекомендован к зачислению. При среднем балле 4,45 за вступительные экзамены, он стал в списке студентов 16-м – его курс был сильным. Можно видеть постоянный прогресс успеваемости эстонского студента – он смог закончить академию в десятке лучших. Уже в эти годы привычка добиваться своего трудом и упорством стала характерной для будущего священномученика и сыграет главную роль в годы его первосвятительского служения в Прибалтике.
Вместе с Павлом Кульбушем в академию поступили два студента, впоследствии ставшие для него близкими людьми. Один – петербуржец Иван Лабутин, станет настоятелем церкви Воскресения Христова при Обществе распространения духовно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, будет бок о бок трудиться с Кульбушем, священником эстонского прихода в Петербурге, в Обществе. Полная болезней его сравнительно короткая жизнь, конец которой проходил перед глазами будущего священномученика Платона, будет для него важным уроком. Другой – также петербуржец Кирилл Булычев, в студенческие годы принявший монашеский постриг с именем Константин, в епископском сане на Гдовской викарной петербургской кафедре станет председателем Русско-эстонского православного братства священномученика Исидора Юрьевского, которое в 1898 году создаст священник Павел Кульбуш. Однако судьба их будет принципиально различной. После гибели священномученика Платона архиепископ Константин побывает в тюрьме и выйдет с твердым осознанием того, что он не готов нести скорби ради Христа. Он уйдет в обновленческий, а потом и в григорианский расколы и умрет без воссоединения с Церковью.
Выходцы из Эстляндии и Лифляндии, постоянно пополнявшие население Петербургской губернии, в меньшинстве православные, постепенно получили возможность молиться по-эстонски – в Кронштадте с 1888 года служил священник Адам Симо, который собирал с 1893 года деньги на постройку эстонского православного храма в Санкт-Петербурге, и священник Федор Кульдсар, служивший в Гдовском уезде Петербургской губернии. Эстонскому делу в Петербурге не хватало полноценного лидера. Первое богослужение на эстонском языке в Петербурге состоялось 15 октября 1892 года, на котором студент академии Павел Кульбуш помог организовать пение хора. Уже к началу 1890-х эстонцы начали помышлять о создании собственного прихода, отдельного от латышского. Тогда и возникла мысль поставить во главе этого прихода Павла Кульбуша.
В создании прихода очень большую роль играл эстонский язык. Как известно, язык является одной из основ национального самосознания. Об этом постоянно писал и говорил отец Павел Кульбуш: «Встолице насчитывается эстонцев более 20 тысяч… Не зная обыкновенно ни русского языка, ни столицы, выселяющиеся в Петербург эстонцы идут в кирху как на маяк. Тут и укажут что делать, тут и место приищут, благо есть в Петербурге на заводах немало эстонцев мастеров и указчиков, ручающихся за земляков и столковывающихся с ними на своем языке, так что с русским людом такие рабочие почти не имеют дела. Этим только можно объяснить себе тот удивительный факт, что живет эстонец в Петербурге с десяток лет, но по-русски не говорит или же коверкает русскую речь до невозможности. Поэтому, если положение лютеран эстонцев, давно уже имеющих свой приход, было сравнительно благополучно, то православные, среди великолепных столичных храмов, чувствовали себя совершенно покинутыми…».
Вопрос о языке был очень болезненным, и отец Павел прекрасно понимал масштаб проблемы. Вот что он писал в одном из своих отчетов: «…камнем претыкания для православия оказываются национальные вожделения известной части эстонцев. Православие и связанный с ним русский язык и круг понятий – для ярых националистов предмет самой откровенной ненависти. Хуже “русской веры” для них ничего нет. С другой стороны, уступки в языке, – где по необходимости – для преуспеяния в усвоении веры незнающими другого языка, кроме эстонского, где из видов выгораживания себя из политики, с единою лишь целью, да всяко единого спасающего верою привлечь неких ко спасению, – могут вызвать опасения недальновидных и усердных патриотов, считающих для церкви честью быть прежде всего в услужении земным интересам. Положение действительно нелегкое, и единственный по-видимому из него выход: по возможности игнорировать ту и другую сторону, имея перед глазами единую вечную цель – приобретение чад истинной вселенской церкви, сошествием Св. Духа и даром языков в соединение вся призвавшей и воинствующей для небесного царства, а не земли».
Здесь выражено кредо священномученика Платона по этому сложному вопросу. Да, язык является одним из воплощений национализма. Но язык является и средством воспитания. И если воспитательная функция превзойдет по интенсивности коммуникационную, то будет достигнута главная цель – эстонский язык превратится из средства национализации в средство православной миссии, и тогда именно православие удержит эстонцев от противопоставления «эстонец-русский», ибо «во Христе нет ни эллина, ни иудея». Поэтому и в дальнейшей своей деятельности отец Павел добивался регулярного совершения эстонского богослужения и деятельности эстонских церковно-приходских школ. Однако он не мог избежать нападок за нежелание подогревать эстонский национализм. Это был важный элемент в жертвенном жизненном пути будущего священномученика.
Для того, чтобы реализовать замысел правильного окормления эстонцев священнику Павлу Кульбушу, ставшему настоятелем петербургского эстонского прихода в конце 1894 года, требовалось многое – организовать приходскую жизнь и школу, обеспечить постоянное внимание и приток средств, объединить разрозненные эстонские приходы епархии и сделать их соучастниками общего эстонского дела. Все приходилось создавать практически с нуля. После налаживания богослужений, бесед для эстонцев и русских слушателей, а также школы, о. Павел взялся за более сложное дело: создание эстонского православного братства. Конечной целью создания братства была постройка в Петербурге храма для православных эстонцев. Братство как общественная организация с декларируемой общественной пользой, членство в котором приносит социальную рекламу, могло открыто иметь высоких покровителей, связывавших свое имя не просто с приходом, но с социальным проектом, что ценилось (и сейчас ценится) куда выше. При храме предполагалось построить целый социально-просветительский центр. Главной задачей было сделать братство серьезным движением, не ограниченным только нуждами конкретного прихода, как это часто бывало.
Братство священномученика Исидора Юрьевского, созданное в 1898 году, было своеобразным «слепком» с другого, более крупного и влиятельного Прибалтийского православного братства, состоявшего под Высочайшим покровительством императрицы Марии Феодоровны. Если последнее занималось поддержкой православных школ и храмов в самой Прибалтике, то Исидоровское братство было создано с целью «православного просвещения проживающих в столице православных эстонцев и для удовлетворения важных нужд их прихода», а именно: нужд «церковно-приходской школы и бедных». В 1900–1907 годах ценой неимоверных усилий удалось построить храм в центре столицы Российской империи, хотя получить удачное место и обеспечить финансирование проекта в силу его специфичности, а также тяжелой обстановки в целом – Русско-японской войны и начавшейся Русской революции, было делом почти безнадежным. Уже в истории постройки храма и организации деятельности братства будущий священномученик показал себя именно как человек, способный к самоотречению. Налаживание дела окормления православных эстонцев, приобщения к православной вере и культуре сами по себе требовали огромной самоотдачи: не только собственный комфорт или обыкновенный отдых, но даже семья оказались принесены отцом Павлом в жертву этому огромному делу.
В 1900 году в связи с созданием в Петербурге эстонского прихода церковные власти решили открыть благочиние эстонских приходов епархии, чтобы скоординированно осуществлять их деятельность и поощрять их рост и активность. Благочинным был поставлен все тот же священник Павел Кульбуш, который уже успел зарекомендовать себя как человек, способный почти с нуля организовать дело, имеющее далеко идущие полезные результаты. Здесь обращает на себя внимание и еще одна черта будущего святителя – готовность за обидимого и за правду. Особенно ярко она видна, когда ему приходилось отстаивать честь и правоту духовенства своего благочиния. Вся история благочиния с момента его создания и практически до его исчезновения после 1917 года связана с его именем. Помимо 8 приходов, разбросанных на сотни верст к западу, юго-западу и югу от Петербурга, включавших в себя, помимо эстонских, также один латышский и один финский приходы, особенное внимание благочинного привлекали церковно-приходские школы. Дело просвещения должно было стать для них, после богослужебной жизни и пастырского окормления, первоочередным.
Ситуация, приведшая сначала к поставлению эстонца в прибалтийские архиереи, а затем и к его мученической смерти, стала складываться за несколько лет до революционного 1917 года. В самой Прибалтике обстановка стала накаляться с началом Первой мировой войны, принципиально повлиявшей на положение Рижской епархии. После обострения ситуации на фронте в 1915 году, отступления русских войск и сдачи Риги, Рижское епархиальное управление перебралось в располагавшийся наиболее близко к русской границе город Дерпт. Захват немцами Риги и вообще всей Латгалии фактически разделил единую Прибалтийскую Рижскую епархию напополам, по стечению военных обстоятельств – почти по этнической границе.
Революционный год Эстония провела в целом также, как и вся страна, пережив появление советов, двоевластие, прекратившееся 25–26 октября захватом власти большевиками. Политическая ситуация разворачивалась на фоне поляризации общественных настроений. На политическом горизонте выделилось три наиболее мощные силы, определявшие и жизнь Православной Церкви: националистическая, пророссийская и прогерманская.
Именно в таких общественных условиях, еще до большевистского переворота, в Дерпте началось обсуждение церковного будущего Прибалтики. Поскольку отделение прибалтийских народов от России казалось наиболее вероятным сценарием ближайшего времени, на повестке дня стояло оформление церковной независимости Эстонии, Латвии и Литвы. На съезде в Дерпте депутаты от эстонских приходов в рамках «церковной революции» заявили о необходимости полного перевода богослужения и церковной канцелярии на эстонский язык, а также назначения на предполагаемую эстонскую кафедру этнического эстонца. Представляется странным, что подходящей кандидатуры не удалось найти в самой Эстонии. Было предложено просить настоятеля петроградского эстонского прихода протоиерея Павла Кульбуша стать эстонским архиереем. Главным предметом переговоров Рижской консистории и Святейшего Синода в Петрограде были статус и титул будущего эстонского епископа. Эстонцы хотели иметь полноценную епархию, а Синод, опасавшийся сепаратистских настроений в Прибалтике, настаивал на сохранении викариатства. Эта последняя точка зрения и победила в ходе переговоров.
Однако вопрос был решен, как показали последующие события, несколько запоздало. После захвата власти в крупных эстонских городах, большевики перекрыли сообщение между Петроградом и Ревелем. Когда вопрос о назначении протоиерея Павла Кульбуша на эстонскую кафедру был окончательно решен, добраться до Ревеля оказалось невозможно, но именно там, идя вслед национальным предпочтениям эстонцев, предполагалось провести его архиерейскую хиротонию. Только в 20-х числах декабря петроградский митрополит Вениамин (Казанский), его викарий лужский епископ Артемий (Ильинский) и Павел Кульбуш, ставший архимандритом Платоном, смогли добраться до Ревеля, где в Александро-Невском соборе митрополит совершил торжественное наречение, а 31 декабря 1917 года – епископскую хиротонию. Бывший настоятель эстонского прихода Петрограда не мог не понимать, на какой путь он становился.
Побывав в начале 1918 года в Москве, епископ Платон в конце января 1918 года успел вернуться в Эстонию. К этому времени власть в Эстляндии еще была в руках большевиков. Во второй половине февраля, после провала переговоров в Брест-Литовске, германские войска оккупировали Эстляндию. Епископ Платон ехал из Москвы не как викарный епископ Эстонии, а как временно управляющий всей Рижской архиепископии. Оказавшись на оккупированной территории, он получил возможность передвигаться по всей епархии, включая с 1915 года занятую немцами Ригу и территорию Лифляндии. С самого начала епископ Платон начал совершать объезд епархии, совершая богослужения в разных храмах едва ли не каждый день. Эти ежедневные богослужения были важнейшим элементом служения священномученика Платона, ставшие как шагом к мученической кончине, так и средством сохранения единства Православия в трудный последний год Первой мировой войны.
Однако ни подобная свобода действий руководителя епархии Российской Церкви в Эстонии, ни его деятельность в национальных интересах эстонцев и латышей не могли устраивать германские власти. Политика немцев была направлена как против русского влияния, как казалось, осуществлявшегося русским духовенством, так и против национальных интересов эстонцев, однако епископу Платону все же позволили продолжить архипастырскую деятельность в районе Дерпта. Связь владыки со священноначалием в Москве почти прервалась, и он мог не знать подробностей церковной политики большевиков. Однако для епископа Платона более актуальной была проблема притеснения эстонского и русского населения, его паствы, хотя эти притеснения были несопоставимы с антицерковной политикой большевиков в России.
После германской революции, прошедшей в ноябре 1918 года, деятельность германской администрации в Прибалтике оказалась парализована. 24 февраля 1918 года Эстонский комитет спасения сформировал национальное Временное правительство во главе с Константином Пятсом. Однако советские власти действовали быстро. ВЦИК аннулировал Брест-Литовский мирный договор и 28 ноября эстонские и русские части красной армии перешли в наступление и взяли Нарву. Было заявлено о создании большевистского эстонского «независимого» государства «Эстляндская трудовая коммуна». В Дерпт большевики вошли без боя 22 декабря 1918 года и сразу начали массовый террор. Было арестовано около 500 человек, которые, по мнению большевиков, пользовались благоволением германских властей. Церковная политика эстонских большевиков теперь оказалась крайне жесткой и быстро претворялась в жизнь. Уже 26 декабря в Везенберге (Раквере) был убит первый священник – священномученик Сергий Флоринский, а 8 января 1919 в Нарве – еще двое: священномученики Александр Волков и Димитрий Чистосердов. 2 января поздно вечером на улице были арестованы епископ Платон и два священника – протоиереи Михаил Блейве и Николай Бежаницкий. 14 января эстонские войска потеснили отряды большевиков и вышли к Дерпту. Именно тогда, покидая Тарту, большевики, решением Военно-революционного трибунала расстреляли часть заложников, прежде всего православное и лютеранское духовенство.
Однако эта вспышка злобы оказалась последним аккордом в развернувшейся борьбе. Вскоре после гибели священномучеников Платона, епископа Ревельского, Михаила и Николая пресвитеров, история как германской Эстляндии, так и Эстляндской Трудовой Коммуны закончилась. 2 февраля 1920 года в Тарту, на крови священномученика Платона, был подписан мирный договор между Советской Россией и Эстонской республикой.
Можно видеть, что весь жизненный путь, творцом которого очень часто становился сам будущий священномученик, был приготовлением к подвигу самопожертвования. Понятно, что решение Павла Кульбуша создать эстонский приход в Петербурге и возглавить его было биографическим решением, но оно обусловило его дальнейшую деятельность по созиданию православия среди живших в Петербургской губернии эстонцев, по созиданию целой сети национальных приходов с доступными качественными школами, библиотеками, хорошими пастырями, богослужением на родном языке. Готовность пожертвовать собой выразилась в жизни будущего архипастыря в том, что он оказался готов отдать своему главному служению не только свои силы, время и таланты, но даже собственную семью. Однако Богу было угодно, чтобы он отдал и саму жизнь. Понимая, что архиерейское служение, славное в синодальные годы, несет с собой в 1917 году только лишения, о. Павел был готов променять сомнительное по далекой перспективе, но более или менее предсказуемое служение настоятелем петроградского храма на жертвенное служение архипастыря в ставшей смертельно опасной родной Эстонии. Решение стать епископом Ревеля стало первым шагом к мученической кончине, почти неизбежной в обстановке революционных лет. Все это убеждает в том, что он был подлинным пастырем овец Христовых, готовым положить душу свою за пасомых.
